Интервью с Франциском

Прочитал я интервью с Папой Франциском (тут — на итальянском, тут — на английском), о котором с четверга уже только ленивый не сказал. Кто-то хвалит, говорят, мол, такого Папу мы все ждали, наконец-то всё пойдет по-новому, и Церковь повернется к миру и его нуждам лицом, а не мягким местом. Другие причитают — мол, всё плохо, всё пропало, пал последний бастион морали и ортодоксии в этом никчемном мире.

Лично у меня в апостольском интервью (интересно, станет ли этот жанр обычным способом ординарного учительства?) ничто не вызвало какого-то радикального отторжения. Вполне спокойный текст, в меру откровенный, в меру провоцирующий на дискуссию. Да, в нем нет того решительного настроя на борьбу с диктатом морального релятивизма, под знаменем которой проходил весь понтификат Бенедикта XVI, скорее, напротив, доминирует акцент на эволюцию форм выражения истины, без предоставления определенных критериев для распознания того, где заканчивается форма и начинается содержание. Но в целом, здесь нет каких-то программных заявлений, которые позволили бы сделать какие-то глобальные выводы о грядущем сдвиге парадигмы в церковном учительстве.

На мой взгляд, главная проблема этого интервью в том, что 99,(99) % населения земного шара никогда его не прочитают. Зато многие из этих людей прочитают заголовки BBC, AP и прочих СМИ, которые будут утверждать то, что Папа едва ли имел в виду. Газетам никогда не составляло большого труда извратить смысл даже филигранных ратцингеровских формулировок, что же говорить об интервью Франциска, которое, как верно заметил о. Джон Цульсдорф, буквально напичкано фразами, которые будто бы сами просятся, чтобы их вырвали из контекста. Высказывания, которые в приватной беседе выглядели бы вполне адекватно, приобретают совсем иное звучание, будучи набраны большим кеглем. Благоразумному человеку очевидно, что когда проповедь Церкви сводится к борьбе с абортами, гомосексуализмом и контрацепцией, а Благая Весть о любви Божией и спасении отступает на второй план, возникает дисбаланс, а сама Церковь начинает восприниматься как реакционный институт. Но наивно полагать, что эта сложная мысль поместится в бегущую строку в нижней части телеэкрана. Если уж мы благословляем твиттер и раздаем индульгенции за его использование, надо учиться и щебетать по-твиттеровски, когда это необходимо, или, во всяком случае, учитывать, что твои высказывания могут быть транслированы именно в этом формате, будучи уложены в прокрустово ложе нескольких десятков символов. Разумеется, это не означает, что церковным иерархам следует вообще отказаться от жанра больших форм и ограничиваться в своих высказываниях афоризмами.

Скорее, не стоит забывать о старой доброй традиции взвешивать каждое слово и просчитывать максимальное количество возможных способов рецепции сказанного. Для того, чтобы быть ближе к народу, вполне достаточно 50-минутного объезда площади св. Петра на джипе с сотней остановок для раздачи поцелуев младенцам — и фотографы сыты, и люди довольны, и вреда от этого почти никакого. А вот в документах, даже таких, как интервью (потому что, хочется этого или нет, папские интервью неизбежно воспринимаются как документ), хотелось бы видеть поменьше экспрессии и побольше формулировок, не допускающих двоякого толкования. Если Церковь созрела для того, чтобы изменить свою точку зрения относительно контрацепции или гомосексуализма (почему бы и нет?), об этом должно быть сказано прямо и без экивоков. А эти танцы с ответами вопросом на вопрос вносят лишь разброд и шатания, и совсем не обязательно носить белую сутану для того, чтобы выражаться подобным образом. Например: «Человек однажды спросил меня, в провокационной манере, одобрил ли я гомосексуализм. Я ответил вопросом на вопрос: «Скажите мне: когда Бог смотрит на гомосексуалиста, одобряет ли Он с любовью существование этого человека, или отвергает этого человека, осуждая его?» Мы всегда должны иметь в виду человека». К чему это лукавство, вопрос ведь в данном случае именно о гомосексуализме как таковом, а не о том, надо ли с любовью принимать каждого человека? Это классическое передергивание — метод самых непримиримых секуляристов, заявляющих, что церковь, отрицая гомосексуализм, осуждает и дискриминирует самих гомосексуалистов.

Говорение без бумажки, спокойное размышление, в ходе которого постепенно вызревает и оттачивается та или иная мысль, безусловно, дает лучше прочувствовать человеческие качества собеседника, узнать его внутренний мир, проникнуться к нему доверием. Вопрос только, так ли необходимо Церкви и миру, чтобы Папа превратился в обычного собеседника — пусть даже интересного, внимательного, «не чуждого высокой культуре»? Сохраняющийся «эффект Франциска», проявляющийся, в том числе, в небывалом благоволении к Понтифику со стороны масс-медиа, в значительной степени объясняется тем, что слова и действия этого Папы не доставляют кому бы то ни было каких-то значительных неудобств. Безусловно, образ Церкви как «полевого госпиталя» вызывает гораздо меньше раздражения, чем образ Церкви как «твердыни ортодоксии», однако много ли пойдет туда больных и раненых, если средства, которые она будет предлагать, будут мало чем отличаться от того, что уже есть в арсенале психоаналитиков или религиозных общин, давно уже сделавших фундаментальный выбор в пользу «близости к миру»?